Переписка энгельса с каутским читать: Переписка с товарищем Каутским — Блоги

Самый последний вклад в это обсуждение принадлежит Ларсу Лиху, автору убедительной и исчерпывающей книги «Ленин заново открыл:« Что делать? »В контексте» (2005).

В статье, размещенной на якобинском сайте 29 июня, Лих утверждает, что Каутский следует рассматривать не только как «наставника большевиков […] в вопросах, которые определяли их и отделяли их от их меньшевистских соперников», но даже как « архитектор русской революции.”

Лих начинает отказываться от этого последнего экстраординарного утверждения своим следующим предложением.

Конечно, я не говорю, что Каутский обязательно был первым, кто высказал эти идеи или что большевики не пришли к ним самостоятельно. Но Каутский авторитетно поддержал ключевые тактические идеи большевизма, придав русским ясность и уверенность, оказав влияние, которое трудно переоценить.

Итак, перед нами «архитектор», который, так сказать, не придумал ни концепции дизайна, ни реальных планов, используемых при строительстве, а просто предоставил свое «авторитетное одобрение».Не совсем убедительный случай.

Но если утверждения Лиха о Каутском как об «архитекторе» легко отвергнуть, то следует уделить более пристальное внимание его аргументам относительно сохраняющейся важности произведений Каутского для большевиков и, в частности, Ленина, даже после того, как Каутский, по их мнению, повернулся. «Ренегат» с началом Первой мировой войны.

«Действительно ли Ленин когда-нибудь отвергает каутскианство, если под этим термином мы понимаем идеи, которые он, Ленин, ранее так восторженно хвалил?» Лих пишет.«Что, собственно, говорил Ленин после 1914 года о Каутском до 1914 года?»

К счастью, — продолжает Лих, — советские ученые создали инструмент исследования, который позволил мне окончательно ответить на этот вопрос: исчерпывающие библиографические ссылки на любые литературные произведения, упомянутые Лениным в любом случае. …

То, что я нашел, меня ошеломило. Во-первых, это было огромное количество ссылок — не только на Каутского после 1914 года, который становился все более яростным критиком большевизма, — но скорее на давние довоенные публикации Каутского.Высказывания Ленина начинаются сразу после начала войны в 1914 году и продолжаются до самого конца (в последней статье Ленина есть одна). Ясно, что Ленин был зациклен на Каутском, хотя Каутский становился вчерашним человеком на Западе.

Ссылки также примечательны широким спектром произведений Каутского до 1914 года, которые Ленин считал призванными обсудить. Действительно, Ленин однажды ответил на партийный анкету, заявив, что он почти все прочитал Каутского. И, наконец, эти отзывы поразительны, потому что они в подавляющем большинстве положительные.В целом они представляют собой решительную поддержку Каутского, когда он был марксистом (как выразился Ленин).

Лих признает, что Ленин «безжалостно» нападал на Каутского после 1914 года, но утверждает, что он сделал это «[p] правильно, потому что он видел в Каутском отступника , то есть человека, который отказался или отказался действовать в соответствии со своими собственными правильными взглядами. . » Лих утверждает, что Ленин ни разу не поколебался в своем восхищении идеями, которые Каутский выдвинул перед тем, как стать ренегатом.

Лих уже сталкивался со всем этим и раньше, особенно в своем выступлении на Форуме левых в Нью-Йорке в марте 2008 года. К сожалению, прошедшие 11 лет, похоже, мало что сделали для уменьшения потока мистификации, которая преднамеренно или иным образом , проходит через аккаунт Лиха.

Начнем с того, что Ли прекрасно знает, что не нужно искать в заброшенной советской библиографии, чтобы узнать, «что Ленин после 1914 года сказал о Каутском до 1914 года». В самом деле, «Государство и революция», пожалуй, самый известный из всех произведений Ленина, уделяет много места именно этому пункту (как мы увидим позже).

И все же Лих утверждает, что был «ошеломлен» результатами своего исследования. Что это может значить? Несомненно, такой ответ имеет смысл только в том случае, если собранный им урожай незнакомых ссылок открывает новые и удивительные идеи.

Вывод, по-видимому, такой: если мы будем основывать наше понимание взглядов Ленина в первую очередь на его «величайших хитах» («Государство и революция», «Левый коммунизм», «Империализм» и др.), Мы уйдем с пути. изображение, которое искажено, если не просто неверно.Чтобы знать, что на самом деле думал Ленин о Каутском, кажется, говорит Лих, мы должны идти по пути, по которому пошел сам Лих.

Естественно, как и в случае с любым писателем, чем больше мы читаем Ленина, тем лучше мы понимаем его идеи и то, как они развивались с течением времени. Но вопрос здесь не в том, углубляют ли открытия Лиха наше понимание взглядов Ленина на Каутского — несомненно, они делают — а в том, изменяют ли они это понимание коренным образом.

Lih не предлагает никаких доказательств этого.Вместо этого он предлагает, несмотря на глубину своего исследования, не более подробную картину отношений Ленина с произведениями Каутского, а гораздо более грубую.

По-видимому, послевоенный взгляд Ленина на Каутского, по-видимому, сводится к одной двухчастной формуле: (1) Ленин одобрительно цитирует то, что Каутский написал до 1914 года; (2) Ленин добавляет едкое замечание о том, насколько хорошо Каутский мыслил и / или писал до того, как стал ренегатом.

Конечно, очень легко найти примеры, соответствующие этому шаблону. Возьмем, к примеру, начальную главу «Левый коммунизм: инфантильное расстройство» (1920), в которой Ленин цитирует длинную цитату, за исключением статьи Каутского, появившейся в подпольной русской социалистической газете «Искра» в 1902 году.

Ленин начинает с того, что формулирует исходную статью как продукт «давно минувших дней, когда он [Каутский] был еще марксистом, а не ренегатом», а затем, после цитаты, завершает свою главу, отмечая: «Как хорошо писал Карл Каутский. восемнадцать лет назад! »

Лиха, очевидно, имеет свои достоинства в применении к таким отрывкам, как этот.Но вряд ли такие отрывки существуют: как мы только что убедились, их можно найти в некоторых из самых известных произведений Ленина. Возможно, количество подобных отрывков, обнаруженных Лихом, может быть неожиданным, но он не предлагает намеков на что-либо в их содержании, что должно нас удивить.

Возможно, поэтому Лих подчеркивает «абсолютное количество» «исключительно положительных» ссылок на Каутского, которые он нашел в трудах Ленина после 1914 года.

Похоже, он говорит, что было бы одно, если бы Ленин лишь изредка и неохотно ссылался на то, что Каутский написал перед тем, как стать «ренегатом».Но поскольку Ленин постоянно одобрительно цитирует Каутского, неужели это должно означать, что он никогда не отказывался от своего довоенного увлечения его «доренегатскими» произведениями?

Мы могли бы начать отвечать на этот вопрос, оспаривая характеристику Лихом одобрительных ссылок Ленина на Каутского как «исключительно положительных». Рассмотрим снова отрывок из главы 1 «Левого коммунизма», описанный выше: В целом, с цитатой, обрамленной горьким комментарием Ленина, кажется ли вам этот отрывок «исключительно положительным»?

Что еще более важно, такой образ мышления сводит взгляды Ленина на произведения Каутского к простому вопросу фандома.Идея, кажется, состоит в том, что, просто подсчитав количество положительных и отрицательных ссылок на Каутского в творчестве Ленина, мы можем вынести окончательный вердикт, положительный или отрицательный: либо Ленин был поклонником Каутского, либо он был сторонником Каутского. нет.

Такие суждения столь же бесполезны, сколь и поверхностны. Если кто-то утверждает, что Ленин не соглашался с Каутским по какому-то конкретному вопросу, это вовсе не ответ: «На самом деле Ленин был большим поклонником Каутского. Он всегда одобрительно цитировал свои работы ».

Но самая серьезная проблема с тезисом Лиха состоит в том, что, характеризуя отношение Ленина к Каутскому как, по сути, длинную серию «исключительно положительных» одобрений, он почти игнорирует фундаментальную критику Каутского до 1914 года, что Ленин после 1914 года несомненно, сделал, особенно в «Государстве и революции».”

В своем выступлении на левом форуме 2008 года (хотя, что любопытно, не в текущей статье о якобинцах), Ли признал, что одним из возможных возражений против него было то, что «в книге« Государство и революция »… Ленин особо критикует некоторые довоенные сочинения. Каутским, которым он, Ленин, прежде очень восхищался ».

На самом деле, как мы увидим, Ленин в «Государстве и революции» делает гораздо больше, чем просто «критикует некоторые довоенные сочинения Каутского».

В любом случае, сведя к минимуму возражение, Лих делает довольно слабую попытку отмахнуться от него:

Обсуждение Каутского в «Государстве и революции» также содержит много резких заявлений, свидетельствующих о том, что Ленин по-прежнему ценит те самые произведения, которые он критикует.В любом случае, написание «Государства и революции» в 1917 году не вызывает заметного всплеска в потоке положительных ссылок на довоенные произведения Каутского.

Здесь мы снова сталкиваемся с понятием фэндома: конечно, Ленин, возможно, выразил некоторые разногласия с Каутским в этой книге, но в целом он все еще был фанатом, так что критика не могла быть слишком плохой.

На самом деле критика, высказанная в «Государстве и революции», очень важна — тем более сегодня, когда так много людей, кажется, хотят реабилитировать Каутского, при этом преуменьшая или даже игнорируя глубокие недостатки его мышления.

Для Ленина пороком Второго Интернационала был оппортунизм — то есть предательство интересов международного рабочего класса в интересах какой-то более мелкой группы, такой как собственная рабочая бюрократия.

В 1915 году Ленин описал экономическую основу оппортунизма как «союз между незначительной частью [незначительной по размеру, то есть] на« вершине »рабочего движения и его« собственной »национальной буржуазией, направленной против . массы пролетариата.”

Цель Ленина в книге «Государство и революция» состояла в том, чтобы противодействовать искажениям и уклонениям, которые затемнили «теорию государства» Маркса и Энгельса в результате двух десятилетий постоянно усиливающегося оппортунизма. В предисловии к книге он называет человека, которого считает «главным виновником этих искажений»: Карла Каутского.

Особое значение для развития аргументации Ленина имел тот великий урок, который Маркс и Энгельс извлекли из опыта Парижской Коммуны 1871 года: а именно, как выразился Маркс в «Гражданской войне во Франции» (1871), « рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и использовать ее в своих собственных целях.«Вместо этого, утверждали Маркс и Энгельс, пролетариат должен разбить этот механизм и заменить его чем-то новым.

Это потому, что институты капиталистического государства являются институтами классового правления. Это не просто следствие бесхозяйственности или коррупции; скорее, это фундаментальное свойство самих институтов.

Рассмотрим, например, полицию в любом городе: хотя определенно имеет значение, насколько консервативным или «прогрессивным» оказывается начальник полиции в любой момент времени, сила в целом остается в основе угнетение, построенное таким образом, чтобы «защищать и служить» правящему классу, удерживая при этом подчиненные.Это основа самой его природы. Такой институт нельзя просто «реформировать» и захватить: его нужно разгромить.

Как убедительно аргументирует Ленин в «Государстве и революции», вывод о том, что буржуазное государство не может быть просто захвачено рабочим классом, а должно быть разрушено, было жизненно важным шагом в концепции Маркса и Энгельса о диктатуре г. пролетариат — период между первоначальной победой рабочего класса над буржуазией и окончательным отмиранием государства.Но благодаря оппортунизму этот вывод все чаще оставался глухим в период Второго Интернационала.

Нетрудно понять, почему это было так. Это было время, когда политические партии рабочего класса, прежде всего Немецкая социал-демократическая партия (СДПГ), становились все больше и становились все более успешными (если не считать случайных неудач) в получении мест в парламенте. Искушение заключить своего рода мир с капиталистической системой, а не стремиться к ее свержению, должно быть, было очень сильным.

Реальность того, что любой такой «мир» может принести пользу в лучшем случае небольшому слою рабочего класса, обрекая всех остальных на продолжающееся угнетение и эксплуатацию, похоже, не слишком беспокоила тех, кто поддался соблазну. (Параллели с нашим временем, конечно, не нуждаются в дополнительном объяснении.)

Именно на этом фоне в 1899 году Каутский вступил в схватку с «ревизионистом» Эдуардом Бернштейном, который утверждал, что значительная часть марксистского анализа капитализма больше не действительна.На этом этапе Каутский выступал за марксистскую ортодоксию и против оппортунизма, проистекающего из идей Бернштейна.

Но, как поясняет Ленин в главе 6 «Государства и революции», в аргументе Каутского отсутствует нечто важное: Каутский не только не защищает вывод Маркса и Энгельса о необходимости разгрома государства, но и просто избегает вопроса, просто говоря: « Мы вполне спокойно можем оставить решение проблем диктатуры пролетариата на будущее ».

«Это, — возмущается Ленин, — не полемика против Бернштейна, а, по сути, уступка ему, капитуляция перед оппортунизмом, ибо в настоящее время оппортунисты не требуют ничего лучше, чем« оставить на будущее ». все основные вопросы задач пролетарской революции.”

Ленин рассматривает книгу Каутского «Социальная революция» (1902 г.), в которой Каутский снова берет перо против оппортунизма. И здесь Ленин находит, что Каутский «говорит о завоевании государственной власти — и не более того; то есть он выбрал формулу, которая делает уступку оппортунистам, поскольку она допускает возможность захвата власти без разрушения государственной машины ».

Начинает проясняться общая тема: декларируя свою враждебность оппортунизму, Каутский умалчивает о главном вопросе государственной власти, которая, как говорит Ленин, уступает жизненную почву оппортунистам.

На первый взгляд это может показаться довольно незначительным грехом, но помните исторический контекст, описанный выше. Для потенциального защитника марксизма в эпоху все возрастающего оппортунизма вопрос о государственной власти был одним из худших возможных мест, где можно было бы пробить стену.

Молчание Каутского по этому поводу вызывает еще большее беспокойство в «Пути к власти» (1909) — «последнем и лучшем произведении Каутского против оппортунистов», как выражается Ленин. Ленин отмечает, что эта книга — «большой шаг вперед» по сравнению со своими предшественниками, поскольку она касается не только теоретических вопросов или общих задач социальной революции, но, скорее, «касается конкретных условий, которые заставляют нас признать, что» эпоха революций »- это , установка на год.”

Но даже здесь — даже в книге, которая объявляет себя анализом «политической революции» и заявляет, что «эра революций» уже наступила, — Каутский отказался касаться вопроса о государственной власти. По словам Ленина, «он полностью избегал этой темы».

До сих пор Ленин прослеживал «систематический уклон Каутского в сторону оппортунизма» (как он выражается в предисловии к книге), прежде всего, отмечая то, что Каутский оставил недосказанным в каждом конкретном случае.Но после «Дороги к власти», как говорит Ленин, «эти уклонения от вопроса, эти упущения и двусмысленность неизбежно привели к тому полному переходу к оппортунизму, с которым нам теперь придется иметь дело».

Это подводит Ленина к заключительному этапу его дискуссии: обзору полемики между Каутским и голландским социалистом Антоном Паннекуком, развернувшейся на страницах Die neue Zeit в 1912 году. до сих пор не сказано.

В ответ на отстаивание Паннекуком точки зрения о том, что одна из задач пролетарской революции состоит в том, чтобы разбить капиталистическое государство, Каутский пишет: «До сих пор существовала противоположность между социал-демократами [т. Е. Марксистами] и анархисты утверждали, что первые хотели завоевать государственную власть, а вторые — ее уничтожить. Паннекук хочет и того, и другого ».

На самом деле, как указывает Ленин, и марксисты, и анархисты призывают к разрушению капиталистического государства, хотя между этими двумя лагерями есть фундаментальные различия.По этому поводу стоит процитировать его подробно:

Различие между марксистами и анархистами состоит в следующем:

(1) Первые, стремясь к полному уничтожению государства, признают, что эта цель может быть достигнута только после того, как классы были отменены социалистической революцией, поскольку результат установления социализма, который ведет к отмиранию государства. Последние хотят полностью отменить государство в одночасье, не понимая условий, при которых государство может быть отменено.

(2) Первые признают, что после того, как пролетариат завоевал политическую власть, он должен полностью разрушить старую государственную машину и заменить ее новой, состоящей из организации вооруженных рабочих по типу Коммуны. Последние, настаивая на разрушении государственной машины, имеют очень смутное представление о том, что пролетариат поставит на ее место и как он будет использовать свою революционную силу. Анархисты даже отрицают, что революционный пролетариат должен использовать государственную власть, они отвергают его революционную диктатуру.

(3) Первые требуют, чтобы пролетариат был подготовлен к революции, используя нынешнее состояние. Анархисты это отвергают.

Ясно, однако, что Каутский не желает помещать «социал-демократов» ни в один из лагерей.

Ленин замечает: «Каутский отказывается от марксизма в пользу оппортунистического лагеря, ибо это совершенно неприемлемое для оппортунистов разрушение государственной машины полностью исчезает из его аргументов и оставляет им лазейку в том, что« завоевание »может быть истолковано как простое приобретение большинства.”

Или, по словам самого Каутского (цитата Ленина):

[N] никогда, ни при каких обстоятельствах не может [то есть победа пролетариата над враждебным правительством] привести к разрушению государственной власти; это может привести только к некоторому сдвигу [ Verschiebung ] баланса сил внутри государственной власти…. Целью нашей политической борьбы, как и в прошлом, остается завоевание государственной власти путем получения большинства в парламенте и повышения его статуса до уровня хозяина правительства.

Таким образом, это основная нить ленинского анализа: «полный переход Каутского к оппортунизму» был не внезапным изменением взглядов, а, скорее, заключительным этапом процесса «уклонения», который к 1912 г. уже более десяти лет.

Независимо от того, убеждает ли кто-нибудь рассказ Ленина или нет, следует признать, что к 1917 году его взгляды на «Каутского до 1914 года», о котором он раньше так высоко ценил, претерпели драматические и фундаментальные изменения.

На тот момент изменения были еще совсем недавними. Менее чем за год до того, как он закончил «Государство и революция», Ленин все еще рассуждал в духе, поразительно похожем на точку зрения Каутского.

Еще в декабре 1916 года он мог написать: «Социалисты выступают за использование нынешнего государства и его институтов в борьбе за освобождение рабочего класса, утверждая также, что государство должно использоваться для определенной формы жизни. переход от капитализма к социализму »(выделено автором).

Другими словами, даже в конце 1916 года Ленин все еще разделял точку зрения Каутского о том, что, когда рабочий класс окажется у власти, «[существующее] государство должно использоваться» для перехода от капитализма к социализму. Но к осени 1917 года, как мы видели, Ленин яростно возражал против этой точки зрения, настаивая на том, что «после того, как пролетариат завоевал политическую власть, он должен полностью разрушить старую государственную машину и заменить ее новой, состоящей из организации вооруженные рабочие по типу [Парижской] Коммуны.Именно это последнее, совершенно новое государство привело к переходу от капитализма к коммунизму.

Вскоре после написания этих слов Ленин приступил к исследованиям, результатом которых стало «Государство и революция». При этом его взгляд на Каутского явно претерпел радикальные изменения, повлиявшие не только на мнение Ленина о конкретных произведениях, но и на его общее понимание Каутского как марксиста.

То, что Лих отвергает этот фундаментальный сдвиг как «отсутствие заметной вспышки» и предполагает, что в отношении Ленина к довоенным произведениям Каутского никогда не было значительного сдвига, является не чем иным, как умышленной слепотой.

Что касается того факта, что Ленин продолжал, несмотря на эту глубокую переоценку, находить ценность во многих отрывках из более ранних произведений Каутского, то это не доказывает, как хотел бы нас убедить Лих, что переоценка в конце концов не была такой уж глубокой. Это просто демонстрирует способность Ленина отделить свое мнение о произведении от его взглядов на писателя.

Взять, к примеру, ленинскую трактовку Г.В.Плеханова, что в чем-то поразительно похоже на его трактовку Каутского.

Плеханов сыграл чрезвычайно важную роль в развитии русского марксизма в конце 19 — начале 20 веков. Но, как и Каутский, он сдвинулся вправо и в конечном итоге стал ярым сторонником военных действий (в его случае на стороне держав Антанты). Он был ярым противником Ленина и большевиков с 1905 года и (среди прочих «грехов») с энтузиазмом поощрял слух о том, что, когда Ленин вернулся в Санкт-Петербург.В Петербурге в апреле 1917 года он тайно работал на правительство Германии в качестве провокатора.

Без колебаний характеризуя Плеханова как ренегата, Ленин, тем не менее, продолжал чтить и хвалить его ранние произведения, даже дошедших до того, что в 1921 году написал, что «нельзя надеяться стать настоящим умным коммунистом, не проведя исследования. — и я имею в виду изучение — всех философских сочинений Плеханова, потому что ничего лучше о марксизме нигде в мире не было написано.”

Ясно, что Ленин без труда продолжал находить, чем восхищаться в трудах людей, которых он считал политическими предателями.

Последнее слово должно быть за Лениным. В 1918 году, в ответ на осуждение Каутским Октябрьской революции, Ленин написал брошюру «Пролетарская революция и отступник Каутский», в которой он прекрасно сжато описал марксизм Каутского. Пусть это послужит постоянным упреком тем, кто пытается реабилитировать Каутского и его оппортунистический «путь к власти».”

Каутский берет от марксизма то, что приемлемо для либералов, для буржуазии (критика средневековья и прогрессивной исторической роли капитализма и капиталистической демократии в частности), и отбрасывает, замалчивает, замалчивает все это в марксизме, неприемлемом для буржуазии (революционное насилие пролетариата против буржуазии с целью ее уничтожения). Вот почему Каутский в силу своей объективной позиции и независимо от его субъективных убеждений неизбежно оказывается лакеем буржуазии.

Энгельс против реформизма в Германии и Франции

Более века назад Эдуард Бернштейн утверждал, что социалистам пора отказаться от своей революционной цели свержения капитализма. Он утверждал, что Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) должна принять реформистский подход, который строго полагался бы на законные каналы, такие как выборы, на которых социализм может постепенно прийти к власти. В подтверждение своей позиции Бернштейн сослался на авторитет Фридриха Энгельса, который якобы пришел к аналогичным выводам в одной из своих последних работ.Ссылаясь на введение Энгельса к книге Маркса Классовая борьба во Франции, Бернштейн утверждал: «Энгельс настолько глубоко убежден в том, что тактика, направленная на катастрофу, пришла в норму, что он считает необходимым пересмотр, чтобы отказаться от нее даже в латинских странах, где существует традиция. гораздо более благоприятным для них, чем в Германии ». Не только Бернштейн утверждает, что Энгельс является сторонником реформизма; Позже к нему присоединились другие, такие как Карл Каутский, Ральф Милибэнд и Сантьяго Каррильо. Даже американский демократический социалист Майкл Харрингтон, который иначе считал Энгельса «искажателем» марксизма, без труда использовал его для защиты демократической социалистической стратегии: «В его предисловии 1895 года к новому изданию книги Маркса Классовая борьба во Франции , Энгельс резюмировал демократическую стратегию в широких исторических терминах….Поворот Энгельса к тому, что можно назвать только демократическим социализмом, был критически важным углублением самой идеи социализма ».

Правы ли Бернштейн, Харрингтон и их единомышленники, цитируя Энгельса в поддержку своего реформизма? Или, наоборот, Энгельс в последние годы оставался преданным революционером? Его вмешательство в социалистические движения во Франции и Германии не оставляет сомнений в том, что Энгельс оставался убежденным революционным коммунистом до последнего вздоха.

Генерал Маркса

Энгельс, сын фабриканта, родился в привилегированном положении, и его ждало светлое будущее.Однако он разочаровал своего отца, посвятив себя угнетенным в молодом возрасте. Находясь на семейной фирме в Англии, Энгельс воочию стал свидетелем последствий промышленной революции, когда буржуазия разбогатела, эксплуатируя рабочий класс. Из этого опыта Энгельс понял, что рабочий класс имеет потенциал освободить себя и все человечество посредством коммунистической революции.

В 1844 году, когда Энгельс и Карл Маркс обнаружили, что они разделяют одно и то же материалистическое и коммунистическое мировоззрение, они объединили усилия и начали сотрудничество на протяжении всей жизни.Энгельс считал Маркса гением и считал, что он играет ему второстепенную скрипку. И все же вклад Энгельса в развитие научного социализма был больше, чем предполагала его скромность. Чтобы оказать финансовую поддержку работе Маркса над Capital , Энгельс пожертвовал собственным счастьем и провел годы, работая в фирме своего отца в качестве директора фабрики. Вместе с Марксом он был соавтором Священного Семейства , Немецкой идеологии и Коммунистического манифеста . Он также популяризировал их общее мировоззрение в ряде работ.После смерти Маркса в 1883 году он неустанно трудился над тем, чтобы последующие тома Capital были отредактированы и опубликованы. Энгельс был не просто теоретиком, а человеком действия. По прозвищу «Генерал» его друзья, он всю жизнь интересовался военным искусством и сражался на баррикадах во время революции 1848 года в Германии. Если Энгельс просто играл вторую скрипку, никто никогда не играл лучше.

Энгельс и пролетарские партии

К моменту смерти Маркса в 1883 году по всей Европе формировались массовые партии рабочего класса с социалистическими программами.Руководители этих новых партий обращались к Энгельсу за советом, считая его самым авторитетным голосом научного социализма. Энгельс с некоторыми опасениями был готов взять на себя эту роль. «Но теперь, когда меня неожиданно ожидают, что я займу место Маркса в вопросах теории и сыграю первую скрипку, — писал он, — неизбежно будут ошибки, и никто не знает об этом больше, чем я». В последующие годы в дом Энгельса в Англии приходили письма от социалистов со всей Европы и Соединенных Штатов с просьбой дать совет по вопросам стратегии, тактики и теории.В Соединенных Штатах и ​​Великобритании, где рабочий класс был политически подчинен партиям правящего класса, Энгельс выступал за создание независимых рабочих партий. В Германии и Франции, где уже существовали открыто марксистские партии, такие как СДПГ и Parti Ouvrier Français (POF), Энгельс больше сосредоточился на разработке теории, программы и стратегии.

Германия

Ни одна партия не привлекла внимание Энгельса (и Маркса) больше, чем немецкая СДПГ.В 19 веке СДПГ превратилась в крупнейшую социалистическую партию в мире. Друзья и враги считали его образцом успешной марксистской партии. Поэтому Энгельс считал необходимым направить СДПГ по правильному пути, избегая ненужных компромиссов.

В 1875 году на конгрессе в Готе возглавляемая марксистами Социал-демократическая рабочая партия объединилась с Всеобщей немецкой рабочей ассоциацией (ADAV), чтобы создать единую партию. ADAV был вдохновлен Фердинандом Лассалем, который выступал за государственный социализм, делал дружеские предложения канцлеру Германии Бисмарку и придерживался ряда ошибочных взглядов на политическую экономию, таких как «железный закон заработной платы».Новая программа СДПГ отражала эти концепции, и Маркс написал пространную критику Готской программы за ее теоретические и программные уступки лассальянству. По словам Энгельса, «нашей партии абсолютно нечему учиться у лассальянцев в теоретической сфере».

Маркс и Энгельс не возражали против объединения двух крыльев социал-демократии, но оба считали, что слияние не должно происходить за счет программной ясности. Обычно Маркс и Энгельс воздерживались от вмешательства во внутренние дела партии, но, учитывая программные ставки, они считали необходимым вмешаться.Как сказал Энгельс в письме лидеру СДПГ Августу Бебелю,

Люди воображают, что отсюда мы ведем все шоу, в то время как вы знаете не хуже меня, что мы почти никогда не вмешивались во внутренние дела партии, и то только в попытке исправить положение, насколько это возможно, то, что мы считали грубыми ошибками, причем чисто теоретическими. Но, как вы сами понимаете, эта программа знаменует собой поворотный момент, который вполне может заставить нас отказаться от любой ответственности в отношении партии, которая ее принимает.

Несмотря на резкую критику, Маркс и Энгельс оставались связанными с СДПГ. Вопреки их ожиданиям, СДПГ сохранила единство и продолжала расти. Между тем, однако, и капиталисты, и рабочие считали Готскую программу коммунистической. Из-за этих счастливых случайностей Маркс и Энгельс публично хранили молчание о теоретических недостатках СДПГ. Как сказал Энгельс: «Пока наши оппоненты, а также рабочие продолжают читать наши взгляды в этой программе, мы вправе ничего не говорить об этом.«Когда дело дошло до защиты программной целостности партии, Маркс и Энгельс были бескомпромиссны.

Первым залпом Энгельса стала публикация «Критики Готской программы » Маркса , которая шокировала руководство СДПГ своим упоминанием «диктатуры пролетариата».В Рейхстаге депутат от СДПГ Карл Грилленбергер публично отверг Маркса и заявил, что «Социал-демократическая партия не согласилась с этим программным предложением Маркса. Маркс действительно был возмущен тем, что социал-демократия принимала свои программные решения так, как она считала правильными для немецких условий, и что, как следствие, для нас никогда не было речи о революционной диктатуре пролетариата ». Энгельс открыл ответный огонь несколько недель спустя, выпустив новое введение к Гражданской войне Маркса во Франции о Парижской Коммуне 1871 года.Имея в виду дебаты в Германии, последний абзац Энгельса прославлял Коммуну как диктатуру пролетариата: «В последнее время социал-демократический филистер снова был охвачен благотворным ужасом при словах: Диктатура пролетариата. Ну и хорошо, господа, вы хотите знать, как выглядит эта диктатура? Посмотрите на Парижскую Коммуну. Это была диктатура пролетариата ».

Для Энгельса Эрфуртская программа была шагом вперед по сравнению с Готской программой. Он прочно основывался на марксистском анализе капитализма с его тенденцией к разрушению и необходимости социализма.Эрфуртская программа также подчеркнула историческую миссию рабочего класса и роль партии в руководстве этой борьбой. Как с удовлетворением отметил Энгельс,

На Либкнехта выпала горькая задача рекомендовать проект программы Каутского, который с моей и Бебеля был принят за основу теоретического раздела новой программы. Мы были удовлетворены тем, что критика Маркса побеждала на всех этапах. Устранены даже последние следы лассальянства.За исключением нескольких плохо написанных битов (хотя это слабый и банальный способ их написания), после первого чтения в программе, во всяком случае, не на что жаловаться или нет.

Но при повторном чтении выяснилось, что у Энгельса было много критики. «Политические требования проекта имеют один большой недостаток», — отметил он. «Здесь не хватает того, что нужно было сказать». А именно отсутствие подлинной политической свободы, царящей в имперской Германии.Вместо того чтобы ставить перед государством революционный вызов, Эрфуртская программа подчеркивала борьбу за реформы. Энгельс чувствовал, что, акцентируя внимание на немедленных требованиях, программа укрепляла позиции оппортунистов внутри СДПГ, которые считали, что государство достаточно податливо, чтобы согласиться с крупными реформами. Упор в Эрфуртской программе на повседневную борьбу, а не на революцию, несомненно, был вызван опасениями новой волны государственных репрессий. Как отмечал Энгельс, эти опасения показали, насколько неумолимым было реформирование нынешнего порядка:

Опасаясь возобновления антисоциалистического закона или вспоминая всевозможные поспешные заявления, сделанные во время правления этого закона, они теперь хотят, чтобы партия нашла нынешний правовой порядок в Германии, достаточный для выполнения всех партийных требований путем мирные средства.Это попытки убедить себя и партию в том, что «современное общество движется к социализму», не задавая себе вопросов, не перерастет ли оно тем самым старый общественный порядок и не придется ли ему силой разрушать эту старую оболочку. как краб ломает панцирь, а также не придется ли в Германии вдобавок разбивать оковы все еще полуабсолютистского и, более того, неописуемо запутанного политического строя ».

Еще одна критика Эрфуртской программы со стороны Энгельса заключалась в том, что она отклоняла призывы СДПГ к демократической республике.По словам Энгельса, чтобы обойти это требование, программа должна требовать «концентрации всей политической власти в руках представителей народа». Пока этого достаточно, если дальше идти невозможно ». Для Энгельса в этом была суть демократической республики, за которую СДПГ должна была бороться. В то время как Эрфуртская программа колебалась по вопросу о политической свободе, Энгельс прямо заявил, что он считает демократическую республику единственной системой правления, при которой СДПГ может прийти к власти, и что она «даже является специфической формой диктатуры пролетариата. .”

Энгельс возлагал большие надежды на СДПГ, полагая, что тактика партии позволяет ей победить рабочий класс, и что приход СДПГ к власти был лишь вопросом времени. Тем не менее его беспокоило, что успехи партии и сила оппортунизма угрожают ее классовому характеру: «[Бебель] обоснованно жалуется на то, что партия становится буржуазной. В этом беда всех крайних партий, когда приближается время, когда они становятся «возможными» ». К сожалению, курс СДПГ после смерти Энгельса заключался в том, чтобы реализовать эти опасения.

Франция

В отличие от других европейских стран, во Франции существовало большое и разнообразное социалистическое движение, в которое входили прудонисты, бакунисты, бланкисты, синдикалисты и реформисты. Отчетливо марксистское течение возникло только в конце 1870-х годов под руководством Жюля Геда. Гед принял марксизм в подходящий момент, когда французское рабочее движение возродилось после поражения Парижской Коммуны. После всеобщей амнистии для ссыльных и заключенных коммунаров Гед и другие социалисты сделали следующий шаг и сформировали партию рабочего класса, известную как Федерация социалистических рабочих Франции (FTSF).

Но эта новая партия резко разделилась на реформистов и революционеров. Гед хотел объединить эти разные элементы в дисциплинированную организацию, в которой революционная программа стала бы общей точкой сплочения. В мае 1880 года Гед отправился в Лондон, ища совета у Маркса и Энгельса для разработки программы. Маркс обязал и продиктовал программу, которая состояла из вводного раздела, в котором излагалась конечная цель коммунизма. Затем последовал второй раздел, состоящий из нескольких минимальных экономических и политических требований, достижимых при капитализме.По словам Энгельса, программа была «шедевром убедительных рассуждений, рассчитанным на то, чтобы в нескольких словах объяснить вещи массам; Я редко видел подобное, и даже в этой сжатой версии я находил это удивительным ». Для Энгельса программа Французской рабочей партии послужила образцом, который он позже рекомендовал немецкой СДПГ в Эрфурте.

Дела достигли апогея в FTSF, который в 1882 году раскололся на революционеров и реформистов. Энгельс приветствовал раскол. «Случилось неизбежное, несовместимые элементы разделились», — писал он.«И это хорошо». Более того, Энгельс признал, что идеологическая и политическая борьба была неизбежной и необходимой в пролетарской партии: «Казалось бы, любая рабочая партия в большой стране может развиваться только посредством внутренней борьбы, как это вообще было установлено в диалектических законах развития. . »

Французские марксисты быстро сформировали новую организацию — POF. Хотя POF был идеологически марксистским, его теоретический уровень был довольно низким. Кроме того, у ФНП было небольшое количество членов, и она проиграла на выборах хуже, чем СДПГ.Его возглавили Гед и Поль Лафарг (зять Маркса). Гед был эффективным агитатором, но он не был серьезным теоретиком или блестящим политическим лидером. Хотя Лафарг был гораздо более развит теоретически и был эффективным популяризатором марксизма, он проявил неверные суждения, что вызвало у Энгельса нескончаемое разочарование.

В отличие от Германии, Франция была республикой, и ФОМ действовал на законных основаниях. Энгельс умолял ПОФ воспользоваться своей законностью для агитации и распространения своего революционного послания по всей Франции.Выборы были одним из методов, к которому Энгельс особенно призывал ФНП. Как он сказал Лафаргу в 1892 году,

Понимаете ли вы теперь, какое великолепное оружие вы во Франции держали в руках на протяжении сорока лет всеобщего избирательного права; если бы люди знали, как им пользоваться! Он медленнее и скучнее, чем призыв к революции, но он в десять раз более надежен и, что еще лучше, указывает с наиболее совершенной точностью тот день, когда должен быть сделан призыв к вооруженной революции; даже десять к одному, что всеобщее избирательное право, разумно используемое рабочими, побудит правителей ниспровергнуть законность, то есть поставить нас в наиболее благоприятное положение для совершения революции.

При внимательном чтении этого отрывка становится ясно, что Энгельс не считал выборы самоцелью. Скорее он рассматривал выборы как градусник для измерения поддержки социалистов в обществе. Эта мера поддержки была также средством судить, настал ли момент для партии перейти на территорию вооруженной революции. Энгельс считал, что для того, чтобы выборы сыграли эту роль, социалисты должны были открыто отстаивать свою программу и действовать независимо от всех буржуазных партий.То, что мы сказали о Бебеле в отношении СДПГ, в равной степени применимо и к ситуации во Франции:

Это больше, чем я ожидал. Сейчас меня меньше волнует количество мест, которые в конечном итоге будут выиграны…. Главное — это доказательство того, что движение идет вперед темпами, столь же быстрыми, сколь и уверенными, что избирательный округ за избирательным округом были унесены им и перестали быть безопасным местом для других партий. Но что также замечательно, так это то, как наши рабочие руководят делом, упорство, решимость и, прежде всего, юмор, с которым они захватили позицию за позицией и свели на нет все уловки, угрозы и издевательства со стороны правительства и буржуазия.

В конечном счете, главным достижением социалистов на выборах было усиление самоорганизации пролетариата и его способности бороться за революцию.

Хотя Энгельс считал, что «демократическая республика — единственная политическая форма, в которой борьба между рабочим классом и классом капиталистов может сначала быть универсализирована, а затем завершиться решающей победой пролетариата», он также подчеркнул, что Французская республика была только формально демократический, поскольку его классовый характер был буржуазным.Он утверждал, что «республика, как и любая другая форма правления, определяется тем, из чего она состоит; пока это форма буржуазного правления, она столь же враждебна нам, как и любая монархия (кроме форм этой враждебности). Следовательно, рассматривать его как по существу социалистическую форму — беспочвенная иллюзия; доверить ему социалистические задачи, пока в нем господствует буржуазия. Мы можем добиться от него уступок, но никогда не будем рассчитывать на то, что он выполнит нашу работу ». Другими словами, Энгельс признавал, что все капиталистические государства — какими бы демократическими они ни были на первый взгляд — не могли ввести социализм, потому что они оставались, по сути, диктатурой буржуазии.

Несмотря на всю критику республиканского правительства при капитализме, Энгельс признал его лучшим политическим полем для борьбы рабочего класса и призвал социалистов защищать демократические свободы от любого ограничения. Серьезное испытание для этого произошло в конце 1880-х годов с подъемом буланжистского движения. В это время Третья французская республика погрязла в нестабильности, коррупции, политическом покровительстве и скандалах. Франция также переживала длительный экономический спад, в ходе которого рабочие страдали от лишений и безработицы.Это дискредитировало политические партии и саму Третью республику, открыв дверь буланжистскому движению.

Генерал Буланже, бывший военный министр, представлялся многим рабочим как «человек на коне», который отомстит за поражение Франции от рук Германии, поддержит простых людей и положит конец коррупции республиканцев. Для врагов Третьей республики, будь то националистические бланкисты, антисемиты или ссыльные роялисты, подъем Буланже предвещал падение ненавистного режима.

Энгельс обратил пристальное внимание на Буланже и увидел в нем угрозу военной диктатуры.Энгельс осознавал опасность буланжистской диктатуры, означающую конец как Третьей республики, так и социалистического движения. Он предупреждал социалистов Франции,

Самым прекрасным из всего этого является то, что три месяца… Буланже, по всей вероятности, будет диктатором Франции, покончит с парламентаризмом, возглавит судей под предлогом коррупции, будет иметь gouvernement à poigne (перевод с сильного правительства) и a chambre pour rire (пер. мнимая камера) и сокрушить всех марксистов, бланкистов и поссибилистов.А затем ma belle France — tu l’as voulu! (пер. Моя прекрасная Франция — это то, что вы хотели!)

Для Энгельса главный вопрос заключался не только в том, как анализировать буланжизм, но и в том, как с ним бороться. Ему пришлось бороться с двумя разными течениями в POF. С одной стороны, Гед видел борьбу между Буланже и буржуазными оппортунистами как вражду между двумя частями буржуазии, в которой рабочий класс не был заинтересован. не выбирать.Энгельс пришел в ярость, написав, что связи Буланже с роялистами и угроза войны будут использованы для уничтожения рабочего движения. Энгельс предупреждал гедистов, чтобы их ненависть к буржуазным партиям и Третьей республике не ослепляла их перед угрозой правой диктатуры.

Вы все равно получите его, доброго Буланже, которого вы так жаждете, и социалисты станут его первыми жертвами. Ибо Первый консул должен быть беспристрастным, и каждый раз, когда он проливает кровь на биржу, он накладывает новый обуздание на пролетариат, хотя бы для того, чтобы уравновесить ситуацию.

Энгельс сказал рабочим, что защита демократии жизненно важна — настолько важна, что не может быть оставлена ​​буржуазии. Скорее социалисты должны были возглавить борьбу за сохранение демократических свобод, используя революционные методы.

Некоторые марксисты, такие как Поль Лафарг, относились мягко к буланжизму, рассматривая его как движение, выражающее народное недовольство республиканской коррупцией. Лафарг считал, что, поскольку Буланже был настолько популярен, ФНП не должна нападать на него из-за страха оказаться изолированной.Лафарг опасался, что если социалисты нападут на Буланже, их примут за буржуазных республиканцев и потеряют голоса.

Энгельс предупреждал, что социалисты не должны просто идти в ногу с течением, даже если буланжизм на мгновение стал популярным, утверждая, что такой курс был политически несостоятельным. Скорее, социалистам нужно было смотреть в будущее:

Но если мы не хотим идти против популярного течения сиюминутного дурачества, что, черт возьми, наше дело?

Энгельс подчеркивал Лафаргу и Геду, что перед ними были варианты не просто между буржуазными партиями и Буланже, но что существует третий вариант независимых политических действий рабочего класса.Он призвал социалистов выставить своих собственных кандидатов, в отличие от тех, кто находится в обоих лагерях. Когда в 1889 году марксисты выставили в Париже своего кандидата против буланжистов, Энгельс приветствовал это как «по крайней мере один шаг в правильном направлении, провозгласив необходимость независимой социалистической кандидатуры». Энгельс напомнил Лафаргу: «Последние двадцать лет мы выступаем за создание партии, отличной от всех буржуазных партий и противной им».

Для Энгельса урок дела Буланже заключался в том, что рабочий класс не мог отказаться от борьбы с реакционным популизмом или рассматривать ее как еще одно межбуржуазное дело, но рабочий класс был заинтересован в этой борьбе.Чтобы победить реакцию, рабочий класс не мог полагаться на урну для голосования или благосклонность правящего класса. Скорее, рабочий класс должен был защищать демократические свободы, в первую очередь внепарламентскими средствами и организовывая свою собственную независимую партию.

Одной из насущных проблем, стоящих перед ФНФ и СДПГ, было то, как заручиться поддержкой крестьянства. Обе партии были в значительной степени сконцентрированы в городском рабочем классе, и крестьянство составляло большинство населения как во Франции, так и в Германии.Но крестьянство вроде бы списали социалистические партии. Однако Маркс и Энгельс выступали против этих сектантских тенденций. Например, Готская программа подверглась критике со стороны Маркса и Энгельса за описание всех классов, не принадлежащих к пролетариату, как «одной реакционной массы». Как сказал Энгельс Каутскому в 1891 году: «Пока мы недостаточно сильны, чтобы сами взять штурвал государства и реализовать свои принципы, не может быть, строго говоря, ни о какой реакционной массе против нас. В противном случае вся нация была бы разделена на реакционное большинство и бессильное меньшинство.По мнению Энгельса, рабочий класс должен был под своим руководством завоевать большинство угнетенных и эксплуатируемых, чтобы социалистическая революция была успешной.

Энгельс с большим интересом следил за развитием крестьянства. Когда настроенное роялистами французское крестьянство начало принимать Третью республику, Энгельс приветствовал ее

как важнейшее изменение…. Это также означает приближение союза рабочих города и крестьянства страны …Окончательное установление республики, наконец, дало французским рабочим почву, на которой они могут организовать себя как независимую политическую партию и вести свои будущие битвы не ради выгоды других, а ради своей собственной; также почва, на которой они могут объединиться с доселе враждебной массой крестьянства и таким образом одержать будущие победы не, как прежде, кратковременные победы Парижа над Францией, но окончательные триумфы всех угнетенных классов Франции во главе с рабочие Парижа и крупных провинциальных городов.

Однако со временем крестьянство представилось многим в СДПГ и ПОФ как еще один округ, от которого можно было получить голоса. Это выявило оппортунистические подходы к размыванию программы партии и обращению к более зажиточным крестьянам. В Германии это направление было представлено Георгом Фольмаром и баварской СДПГ. Во Франции эта тенденция проявилась на Марсельской конференции (1892 г.) и Нантской конференции (1894 г.), которые стремились победить крупное землевладельческое крестьянство в отличие от мелких крестьян и сельскохозяйственного пролетариата.Энгельс противодействовал этим уклонениям, написав Крестьянский вопрос во Франции и Германии (1894), чтобы объяснить, как социалисты могут победить крестьянство на основе своей революционной программы.

Энгельс утверждал, что партия должна проводить политику, чтобы облегчить участь беднейшего крестьянства при капитализме и завоевать их лояльность:

Материальные жертвы, которые должны быть принесены с этой целью в интересах крестьян и должны быть покрыты за счет государственных средств, с точки зрения капиталистической экономики могут рассматриваться только как выброшенные деньги, но тем не менее это отличный инвестиции, потому что это приведет к, возможно, десятикратной экономии затрат на социальную реорганизацию в целом.Таким образом, в этом смысле мы можем позволить себе очень либеральные отношения с крестьянами.

Здесь Энгельс сказал, что партия не должна давать демагогических обещаний крестьянству, чтобы получить голоса. Скорее, партии нужно было научиться привлекать крестьянство к революционной борьбе за социализм.

Чтобы оставаться верной своей революционной программе, партия должна обращаться прежде всего к мелкому крестьянству и сельскохозяйственному пролетариату. Партия должна была привлечь на свою сторону мелких и даже средних крестьян, не давая ложных обещаний прекратить влияние капитализма в деревне и настаивая на том, что у нее нет намерения насильственно экспроприировать крестьян при социализме:

Начнем с того, что французская программа абсолютно верна в том, что мы предвидим неминуемую гибель мелкого крестьянина, но наша задача не ускорить ее каким-либо вмешательством с нашей стороны.Во-вторых, столь же очевидно, что когда мы обладаем государственной властью, мы даже не будем думать о насильственной экспроприации мелких крестьян (независимо от того, с компенсацией или без компенсации), как мы должны будем поступить в случае с крупными крестьянами. помещики.

Что касается сельскохозяйственных рабочих, Энгельс утверждал, что партия должна поддержать экспроприацию крупных имений и создать основу для крупномасштабного социализированного сельского хозяйства. Энгельс также заявил, однако, что после революции можно и проще просто выкупить крупных землевладельцев: «Мы ни в коем случае не считаем компенсацию недопустимой в любом случае; Маркс сказал мне (и сколько раз!), Что, по его мнению, у нас было бы дешевле, если бы мы могли выкупить их целую партию.”

Подход Энгельса к крестьянству основывался на необходимости создания союза рабочих и крестьян. С этой целью он искал те слои крестьянства, которые больше всего выиграли от социалистической революции, и как заручиться их поддержкой или, по крайней мере, нейтрализовать их враждебность. В то время как Энгельс был тактически гибок, он не хотел переходить черту, принося в жертву программную целостность. Оппортунисты в ПОФ и СДПГ отвергали «догматическую» приверженность программе партии и были готовы ослабить ее классовый характер на основе предполагаемых краткосрочных выгод.В конечном итоге подход Энгельса к крестьянству не имел ничего общего с этим оппортунизмом, но лежал в основе революционной тактики большевизма.

Завет

В последние годы жизни Энгельса ФНП окончательно вырвалась из своей изоляции и добилась первых крупных электоральных прорывов. В то же время СДПГ получила почти четверть голосов на выборах в Рейхстаг 1893 года. Энгельс обоснованно предположил, что при сохранении нынешних тенденций СДПГ может рассчитывать на получение большинства в следующем десятилетии: «Если рост нашей партии будет продолжаться обычными темпами, мы будем иметь большинство между 1900 и 1910 годами.И когда мы это сделаем, можете быть уверены, что у нас не будет недостатка в идеях или людях для их воплощения ».

Энгельс размышлял об успехе социалистов у урны для голосования в своем введении 1895 года к книге Маркса Классовая борьба во Франции , иногда называемой его «Завещанием». Он заметил, что после революций 1848 года условия изменились, что позволило социалистам использовать урну для голосования в своих интересах: «С этим успешным использованием всеобщего избирательного права вступил в силу совершенно новый способ борьбы пролетариата, который быстро получил дальнейшее развитие.Было обнаружено, что государственные институты, в которых организовано господство буржуазии, предлагают рабочему классу еще больше возможностей для борьбы с этими самыми государственными институтами ». Энгельс отметил иронию, сделавшую выборы и законность разумным курсом для социалистов: «Ирония мировой истории переворачивает все с ног на голову. Мы, «революционеры», «повстанцы» — мы гораздо лучше преуспеваем благодаря легальным методам, чем незаконным методам и бунтам. Партии порядка, как они себя называют, гибнут в созданных ими же законных условиях.Он также заметил, что городские восстания кажутся устаревшими: «Восстание в старом стиле, уличные драки с баррикадами, которые вплоть до 1848 года везде принимали окончательное решение, в значительной степени устарели».

Если бы это был весь Завещание Энгельса, то, возможно, Бернштейн и Харрингтон могли бы отнести Энгельса к реформизму и демократическому социализму. К счастью, это было не все. Завещание Энгельса было написано с учетом ограничительных законов Германии о печати.В результате он сознательно смягчил свою пропаганду вооруженной революции. Даже самоцензуры Энгельса было недостаточно для СДПГ, которая опасалась возобновления действия антисоциалистических законов, если они дадут хоть какой-то намек на поддержку революции. В результате текст Энгельса был даже отредактирован Либкнехтом, чтобы удалить все отрывки, посвященные уличным боям, насилию и революции. Когда Энгельс узнал об этих редакционных изменениях, он сердито написал Каутскому,

Я был поражен, увидев сегодня в Vorwärts отрывок из моего «Введения», который был напечатан без моего предварительного уведомления и обманут таким образом, чтобы представить меня как миролюбивого сторонника законности [ будь что будет].Это еще одна причина, по которой я хотел бы, чтобы он появился полностью в Neue Zeit , чтобы стереть это позорное впечатление. Я не оставлю у Либкнехта никаких сомнений в том, что я думаю об этом, и то же самое относится к тем, кто, независимо от того, кем они могут быть, дал ему возможность исказить мои взгляды и, более того, ни слова мне не сказав. об этом.

Один из ключевых отрывков, удаленных из текста, касался устаревания уличных боев.Здесь Энгельс ясно дал понять, что уличные бои не навсегда остались вне поля зрения социалистов: «Означает ли это, что в будущем уличные бои больше не будут играть никакой роли? Конечно, нет. Скорее, поскольку политические и технические условия стали «гораздо более неблагоприятными для гражданских боев, гораздо более благоприятными для военных» в Западной Европе, будущие городские восстания могут «поэтому быть победоносными только тогда, когда эта неблагоприятная ситуация будет компенсирована другими факторами».

Какие «другие факторы» имел в виду Энгельс? Энгельс ясно понимал, что для успеха городских войн необходимо «поколебать стойкость военных».Это означало заручиться социалистической поддержкой солдат и, в конечном итоге, расколоть армию. Как он отметил двумя годами ранее, немецкая армия «все больше и больше заражалась социализмом. Сегодня у нас один солдат из пяти, через несколько лет у нас будет каждый третий, к 1900 году в армии, которая до сих пор являлась наиболее выдающимся прусским элементом в Германии, будет социалистическое большинство ».

В своем Завещании Энгельс говорит, что правящий класс совершенно бессилен предотвратить рост социалистических партий.Вырванное из контекста, это могло бы укрепить оппортунистическую позицию, согласно которой социалисты неумолимо получат больше членов партии и голосов и мирно создадут социалистическое правительство. Энгельс не разделял иллюзий того, что можно было бы назвать «линейным идиотизмом». Он не ожидал, что правящий класс так далеко зайдет:

Для начала, я никогда не говорил, что социалистическая партия станет большинством, а затем перейдет к власти. Напротив, я прямо сказал, что шансы десять к одному, что наши правители задолго до того, как наступит этот момент, прибегнут к насилию против нас, и это переместит нас с территории большинства на территорию революции.

Энгельс ожидал, что правящий класс первым нанесет удар по растущим силам социализма. Фактически, он практически посмел их сделать: «Еще неизвестно, будут ли буржуазия и их правительство первыми отвернуться от закона, чтобы сокрушить нас насилием. Вот чего мы будем ждать. Вы стреляете первым, messieurs les bourgeois ». Если буржуазия прибегнет к насилию, то Энгельс пообещал, что рабочий класс ответит тем же: «Следовательно, если вы нарушите конституцию Рейха, то социал-демократия свободна, может делать то, что она хочет, и воздерживаться от нее, а не против». ты.Но то, что он будет делать, тогда вряд ли отдаст вам сегодня! » Вряд ли это совет человека, преданного законности любой ценой.

Энгельс — наш

В отличие от Бернштейна, Майкл Харрингтон, по крайней мере, достаточно честен, чтобы признать, что Завещание Энгельса было сильно отредактировано. И все же оба они по-прежнему заявляют об Энгельсе за свои реформистские и демократические социалистические стратегии. К Энгельсу тоже претензий нет. Энгельс всю жизнь боролся с политикой, которую представляли Бернштейн и Харрингтон. Он защищал перспективу создания пролетарской партии на основе революционной программы, использующей гибкую тактику и стратегию, но он никогда не отступал от борьбы за конечную цель коммунизма.Поэтому в его 200-летие мы должны с гордостью вспоминать Энгельса, наряду с Марксом, Лениным, Люксембург и Троцким, как одного из величайших коммунистов-революционеров.

Ежемесячный обзор не обязательно придерживается всех точек зрения, изложенных в статьях, переизданных на MR Online. Наша цель — поделиться различными левыми точками зрения, которые, как мы думаем, найдутся для наших читателей интересными или полезными. — Ред.

Теория капитализма Карла Каутского, Марксизм Второго Интернационала и Критика политической экономии Карла Маркса », обзор Джейми Мелроуза — Маркс и философское общество

Впервые опубликованная в 1986 году, эта новая версия Об становлении марксизма из серии «Исторический материализм» Брилла предполагает, что редакторы этой серии считают исследования Каутского нуждающимися в реанимации.Любой dernier cri относительно О становлении марксизма следует искать в его особой дисциплинарной направленности. В отличие от других полноформатных исследований на английском языке — например, Массимо Сальвадори (1990) и Гэри П. Стинсона (1978), — дискурс Гронова о Карле Каутском касается политической экономии, в частности, близкого марксистского прочтения Capital , в котором этот текст: сложная, четко сформулированная концептуальная структура, требующая напряженной интерпретации »(Callinicos 2007, xi).Хотя марксистский центризм Каутского — его позиция между радикальными левыми и реформистскими правыми — затрагивается в «О становлении марксизма », критический вопрос Гронов заключается не в том, «читал ли Каутский революционный потенциал немецкого и европейского правого пролетариата», а скорее в том, «правильно ли Каутский прочитал Capital ?»

Ответ Гронова похож на ответ многих комментаторов Каутского: не совсем. Каутский присвоил Капитал . Об становлении марксизма излагает главную ошибочную экстраполяцию Каутского, его «марксистскую» теорию капитализма.В чрезмерно разграниченных отдельных главах Гронов излагает теорию через столкновения Каутского с Лениным и Эдуардом Бернштейном: первый по поводу империализма, второй по поводу предполагаемого эмпирического опровержения теории Каутского. С точки зрения присвоения Марксом Каутским глава 5 является ключевой, поскольку в ней подробно описывается принятие Каутским слишком простого объяснения капиталистической эксплуатации. Интеллектуальный перевод Маркса Каутским занимает центральное место в этой книге — короткая вторая часть которой посвящена марксистскому анализу капитализма, чтобы лучше сравнить его с анализом Каутского.

По мнению Гронова, вклад Каутского в социал-демократический марксизм — это не политическая мыльная опера, приправленная язвительными комментариями из его обширной переписки. Это прочтение Каутского в чисто технических терминах. Поскольку Capital все больше и больше воспринимается в марксистском (в отличие от марксистского) контексте, разрывая пузырь традиционных интерпретационных мифов, мы стали свидетелями гораздо более имманентного допроса Capital , чем в конце 19-го ^-го века. .Очевидно, что Каутский не мог быть причастен к этому интерпретационному сдвигу. Об становлении марксизма Игнорирование контекста, однако, понятно в контексте исследований Каутского. Обрамление Каутского Гроновым в свете тяжелой работы, проделанной в области анализа Capital , нетипично для области исследований Каутского. Да, неуклюжая трактовка Каутским «экономики» Маркса очевидна для поколений софистов, знающих, что Каутский принадлежит к давно минувшей, бессовестно номотетической эпохе, но степень отклонения Каутского от методологических предпосылок марксистского анализа — это нечто Гронов очень хочет произвести впечатление.

Состояние каутских исследований сегодня более продвинуто, чем можно подумать. Гронов отмечает «критическую переоценку политической и теоретической роли Каутского» (5). Критики во многом отошли от слишком знакомой картины Каутского, серого марксистского доктринера. Каутский, к примеру, далек от того, чтобы быть вульгарным экономическим фаталистом в народных представлениях, он был привержен действию рабочего класса и организационному императиву. Признавая, что представление Каутского как сторонника «автоматического краха капитализма» (301) является клише, Гронов озабочен более фундаментальной проблемой: марксистской компетентностью Каутского.Ибо именно из-за неправильного толкования Каутским и его коллегами сложного концептуального аппарата Capital постмарксизм, марксизм после первоначального марксизма Маркса, сделал свой окончательный ложный шаг.

Гронов подчеркивает, что главной марксистской задачей Каутского было расширение теории капитализма, которую он и другие марксисты Второго Интернационала, такие как Энгельс и Рудольф Гильфердинг, разместили в Capital. Для Каутского Капитал был историко-описательным, подобным закону, повествованием о том, как простой товарный обмен превратился в несправедливую эксплуататорскую индустриальную систему, изобилующую противоречиями, ничем не больше, чем частное присвоение общественного богатства небольшой группой. капиталистов.Для Гронова «[t] его интерпретация, сколь бы понятной она ни была, была бы совершенно безвредной и приемлемой в качестве упрощенной формулы» (23). Но Каутский никогда не понимал, что теория Capital не была просто теорией; то есть пропозициональное объяснение капиталистического развития — монополизация богатства, обнищание, все более анархическая конкуренция, пролетаризация, — которое послужило основанием для осуждения успешного социалистического революционного вмешательства. Хотя любой, кто читал историческую тенденцию капиталистического накопления в Capital , мог бы истолковать позитивный закон капиталистического развития для Гронова и достоверно истолкованного Маркса, Capital представляет собой критику экономических отношений, которая обнажает и выходит за рамки « специфических отношений эксплуатации ». ‘(298) присутствует в системе капиталистической частной собственности. Капитал не был громким призывом к рационализации капиталистической анархии в пользу рабочего, как это было вначале Энгельса, а затем Каутского; это была критика трудовой деятельности, на которой основывалась анархия капиталистической системы.

Например, Гронов утверждает, что «критика капитализма Каутским приближается к радикальной версии теории естественных прав» (290). Как изложено в освященном веками тексте Экономические доктрины Карла Маркса , довод Каутского заключался в том, что капитализм — это систематическая эксплуатация капитализмом рабочего рабочего, ее превращение из бывшего владельца продукта в экспроприированного промышленного производителя.«Виноват капитализм, — указывает Гронов, — потому что он не уважал первоначальное право рабочего на его собственные продукты» (298). Продукт рабочего теперь используется против нее в чужом присвоении классом босса. Из этого следует, что, хотя отрицательные характеристики капитализма не поддаются устранению и явно необратимы, они становятся все более управляемыми в форме замены хранителей и владельцев капитала рабочим классом, обладающим государственной властью. Наступает понятный момент, когда эта замена стала достижимой, когда капиталистический способ производства вышел из-под контроля.Таким образом, политическая теорема теории капиталистического развития Каутского заключалась в корректирующей роли государственной власти: «[а] социалистическое общество было тогда, по сути, обществом, в котором анархия производства и антагонизмы распределения были заменены государственным планированием и регулированием». (25).

Маркс подходил к этому несколько иначе, чем Каутский. Гронов подчеркивает, что для Маркса на карту были поставлены условия обмена, при которых акт труда осуществлялся в капиталистических производственных отношениях, как присвоение происходило в форме явно справедливой передачи, когда рабочий сдавал свой труд за эквивалентную заработную плату от капиталист.Рабочий не был, как зациклен Каутский, активно подавляемым, истинной ценностью своего продукта, присвоенного у нее из-за коррумпированного выполнения капиталистом воровства по извлечению излишков излишков, поскольку это имело определенную репрезентативную ценность. Труд в условиях капиталистических отношений стал для Маркса чем-то объективно отличным от прежних представлений.

В одном из самых важных отрывков книги Гронов передает главный тезис дифференциации Маркса и Каутского в Projekt Klassenanalyse (83-7).Придерживаясь исторического подобия простого товарного производства, предшествовавшего разложению капитализма, Каутский считал, что обращение продукта пролетариата — труда — при капитализме имело в себе изначальное состояние справедливого обмена и, следовательно, его нарушение. «отношение … в котором они [пролетариат] сталкиваются с капиталом как с чуждой силой» (84). Тем не менее, Капитал демонстрирует, что капиталистическое присвоение социально возможно только в обращении продукта пролетариата — рабочей силы — в капитализме.Не из-за его неправильного использования, а в его использовании, способность рабочей силы эксплуатируется, прибавочная стоимость извлекается при ее потреблении. Обменная стоимость соблюдается. Буржуазные претензии на свободный и справедливый обмен законно приобретенной собственностью — это формальная необходимость, а не трансмогрифицированная завеса над извлечением прибавочной стоимости. В товарном обмене, материальном воплощении прежнего прибавочного труда, рабочий теперь вовлечен в эксплуататорские отношения, которые, отнюдь не являясь напряжением, лишенным капиталистического смысла, и, таким образом, открывая дверь организованному социализму Каутского, находятся в факт является предпосылкой.

Смысл подлинно марксистской позиции Гронова против Каутский — это коммунизм: конец отношений собственности и классового господства, которое он закрепляет. Последствия позиции Каутского — социализм: конец неравномерного распределения собственности и денег универсальным общественным организмом и привилегия классового господства в том смысле, что ответственность за справедливую социализацию ставится выше активного демонтажа производственных отношений.

В своих работах об империализме и его обменах с Бернштейном теория капиталистического развития Каутского демонстрирует его недостаточно антикапиталистические взгляды, какими бы ни были его пропагандистские антикапиталистические взгляды.Каутский придерживался высокоморальных взглядов на империализм: «капиталисты эксплуатируют народ, не имея даже иллюзии равенства в своих отношениях» (293). Как и его противник, Ленин, он считал капиталистическую истину большой в империализме, но, в отличие от Ленина, многое из того, что Каутский говорил по этой теме, предполагал, что «и рационально, и возможно противодействовать использованию империалистических методов в капитализме» ( 125). Не нужно было прибегать к ленинскому резкому противопоставлению империализма и войны социалистической революции.Этих двоих объединял их экономизм, их дуалистическая вера в самоочевидную природу жалкой неудачи капитализма, являющейся катализатором для революционного субъекта, и в то, что пролетариат имеет определенную политическую независимость от капитализма. Столкновение Каутского с Бернштейном в ревизионистской полемике также свидетельствует о запутанном подходе постмарксистов. Читая Маркса за Марксом, они не поняли и , суть теоретического послания Маркса. В ответе Каутского на отрицательный ответ Бернштейна на вопрос «[в] каком смысле социалистическая доктрина и стратегия рабочего класса основаны на идее необходимого экономического развития капитализма?» (55) Каутский подчеркивал субъективное в Теория марксистского развития и его приверженность ей.Организованный пролетариат, взявший на себя власть буржуазии, был столь же важен, как и объективные тенденции современности. Но Каутский и Бернштейн, борясь за объективные и субъективные стороны марксистской теории развития, фактически постулировали, что существует одна такая теория, полная дуалистических сторон. Такое жесткое противопоставление двух мужчин (объективное против субъективного, ход экономического развития против создания революционного субъекта) — то, что, по мнению Гронова, должно быть опосредовано в марксистской деконструкции капиталистических категорий (154).

В О становлении марксизма есть несколько мелких ошибок. Что касается трактовки Бернштейна, я отметил отсутствие библиографии со ссылкой на работу Бернштейна 1904 года (38). Я был удивлен, что, учитывая обновление О формировании марксизма , перевод Генри Тюдора и издание книги Бернштейна Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie не предпочтительнее, чем перевод Эдит Харви. Кроме того, заявить, что Бернштейн «явно отверг … материалистическую концепцию истории» (36), означает игнорировать те места, где Бернштейн заявил, что он очень привержен материалистической концепции истории, если не ее редукционистской интерпретации.

О теоретиках марксизма Второго Интернационала никогда не говорят много хорошего. Или, если это так, то это делается на фоне общей теоретической скудости марксизма Второго Интернационала. Здесь Гронов находится в хорошей компании. Об становлении марксизма определяет определение методологических недостатков Каутского. Грубо говоря, мы знаем, что марксизм Каутского, как и его наставника Энгельса, был окрашен господствующими эпистемологическими тенденциями своего времени.Мы знаем критического, радикального Маркса, которого часто противопоставляют тяжеловесному Gründlichkeit Каутского и Энгельса. Но, возможно, нам нужно больше узнать о понимании Каутским логики Capital , даже если мы знаем его существенный результат. Таков вклад Гронова. Используя теоретиков марксистского обмена, таких как Исаак Рубин и Ханс-Георг Бакхаус, продолжая их и другие тщательное изучение утверждений Capital , он детализирует незрелость постмарксизма, когда дело дошло до Маркса, и то, как поколение марксистов с Каутским во главе их взяли неортодоксальный курс.

15 января 2017

Ссылки

• Каллиникос, Алекс 2007 Предисловие к английскому переводу книги Жака Биде Que faire du «Capital»? Изучение капитала Маркса: философские, экономические и политические аспекты Жак Биде, пер.

  No related posts.